не только не вредило императору, а даже и наоборот, шло ему на пользу. А уж он, Фихтенгольц, казалось бы был допущен к самым что ни на есть секретам, император охотно откровенничал с ним, Гюнтер не таился и говорил вполне открыто. И все же, все же. Несколько раз он отмечал, как, завидев его, собеседники резко, хотя и непринужденно на вид, перескакивали на другой предмет. А на балу в честь дня рождения наследника он в начищенной до блеска колонне увидел, подглядел, как смотрит Гюнтер ему в спину. Он быстро обернулся тогда, но Гюнтер уже увлеченно обсуждал с начальником охраны императора фон Цубербилером количество и окрас щенков, принесенных одной из придворных сук.
Почему фон Мюнстер избежал всего этого? Почему опозоренный и изгнанный, он позволяет себе не вздрагивать от звука шагов за спиной, держаться с достоинством перед императором и перед Эделией? Да он бы и перед самим Гюнтером не сробел бы, не прошибла бы его противная дрожь, возникающая непрошено где-то под коленками. Руперт, почему тебе все так легко дается? Запросто ускользнул из дома кузины, смел этих четверых, пальцем не шевельнув, увлек за собой красавицу герцогиню. Интересно, как бы ты повел себя под хельветскими стрелами, в гуще бегущих, орущих от страха солдат? Впрочем, гадать особенно не приходилось. Фихтенгольц почему-то знал ответ на этот вопрос. Не хотел самому себе признаться, но знал. Знал, что Руперт не явился бы раненый ко двору с докладом и виноватым видом. А что лежал бы он, покрытый смертным потом, на позорном поле поражения. И что стрелы бы торчали не в спине его, а в груди. И глаза были бы открыты и рука сжимала бесполезный щит. И что вокруг его тела не было бы сладенького запаха позора, каким насквозь пропиталось все то злосчастное ущелье, а стоял бы крепкий дух мужского тела — дух рыцарской доблести и геройской смерти за честь рода и во славу императора.
55
С утра 14 июня до 2 часов пополудни 16 июня
Уже на второй день пути Строфокамилле безумно надоели дорога, карета, пыль, дожди, толчки, рывки, лошадиный помет, трактиры с блохами, угрюмый братец, а сильнее всего — неуловимый барон со своей девкой-рыцарем. Чтобы из-за мужчин терпеть эту немыслимую муку? Да стоят ли они все вместе взятые ее баснословных неописуемых мучений? Она давно избавилась от нелепого полумужского наряда (как должно быть глупы эти мужчины, что надевают такое неудобное непотребство) и тряслась теперь на своей лавочке в своем привычном платье.
Милый братец наконец не выдержал. Пробурчав, что ему надо разведать дорогу и подготовить запасы, Фихтенгольц вскочил на своего коня и с облегчением стал втягивать в ноздри свежий горный воздух. Разведывать было особенно нечего. Они уже знали, что опасный контрабандист, убийца и шпион барон фон Мюнстер объявлен в розыск и, что хотя поимкой его озабочена половина хельветской полиции и пограничной стражи, он, скорее всего, ускользнул через южную границу и скрылся в лоскутах итальянских наперсточных княжеств. Несколько беспокоило, что Вербициус, посланный вдогонку и хорошо подогретый шипчиком на сапоге и известием, что его любимая добрая госпожа отравлена злодеем-бароном, а противоядие Руперт носит при себе и никогда с ним не расстается, исчез без следа. Ну и ладно, сестренка, как вернется, сразу сможет заняться поиском нового мажордома; меньше времени останется для истерик.
На третий день пути Фихтенгольц смог напасть на след беглецов. Хозяин «Лисы и курицы», постоялого двора в падуанских землях, с ужасом, замирая, поведал ему о кошмарном госте и его спутнике, выпивших все вино из его погреба, оравших всю ночь пьяные песни и забывших наутро заплатить, но зато чуть не поджегших его трактир и только случайно не передавивших кухарку и водовоза, неудачно приключившихся во дворе. Да, это вполне в стиле Руперта: спешить по секретному поручению, не забывая о собственных глотке и желудке — в этом весь Руперт. А спутник его похож по описанию на Эделию в костюме Эдольфуса. Куда они делись потом и в какую сторону направились, трактирщик не знал. Зато рассказал, что в доме графа Глорио, благородного владельца этих благословенных мест, остановились заезжие гости из Хельветии: немолодой уже мужчина, девушка, наверно его дочь, и их домашний лекарь. С мужчиной случилась беда, он внезапно скончался, похоже, от удара, и граф с девушкой отправились с его телом на север. Кстати, не угодно ли будет благородному синьору почтить своим вниманием выступление бродячей цирковой труппы? Они прямо в графском дворе расположились, а представление обещано на деревенской площади.
Нет, спасибо, обойдемся без скоморохов. Фихтенгольц видел, как заехала в трактир карета Строфокамиллы, как, устроив привычный скандал, его кузина проследовала внутрь, шут, спрыгнув с козел, стал распеваться и настраивать лютню. Видел, но подходить к ним не стал. Он отправился по направлению к графскому дому, узнавать про хельветских гостей. По всему выходило, что побывали здесь дюк Эллингтон и принцесса Манон. Ну, не принцесса, конечно, а та, которая… В общем, пусть лучше называется принцессой. Непонятно, откуда врач взялся, врач эллингтоновский помер еще в прошлом месяце. Не иначе, в дороге лекаришку подцепил. Любил дюк свои лекарства на лекаришках испытывать. И если это сам дюк Эллингтон скончался от удара, то дело пахло жареным. Брат короля, пусть не наследник, но все же принц королевской крови, просто так умереть не может. Будут перестановки по семейной иерархии, вся служебная лестница придет в движение. Империя будет как-то реагировать, от Венеции жди сюрпризов — дюк по слухам сильно задолжал тамошним банкирам, дож не будет в стороне оставаться.
Большой двор был уставлен цирковыми кибитками, горели костры, мускулистые молодые парни затеяли шутливую борьбу между собой, женщины с удовольствием смотрели на них, паяц то и дело срывал взрывы хохота, комментируя действия борцов. Один из зрителей, эфиоп в ярком тюрбане, вдруг привстал и пристально посмотрел на Фихтенгольца. Потом спрятал глаза, промычал что-то невнятное, и пошел, чуть прихрамывая, к лошадям.
— Он глухонемой, не обращайте внимания, синьор, — объяснил паяц. И добавил: — Дитя природы, что мы можем сказать ему такого, чего мать-природа еще не сказала?
Фихтенгольц хрюкнул и пошел со двора, Рупертом тут не пахло.
56
17 июня, от 4 часов дня до 7 часов вечера
Строфокамилла умирала. Не радовал ее ни виноград элитных сортов с виноградников графа Глорио, ни баллады шута, ни перспектива опутывания Глорио брачными узами. Да и какое это может иметь значение, если жить
